Краткое содержание первой части: в середине нулевых годов молодой режиссер Илья Хржановский на волне успеха своей первой ленты «4» затевает в Харькове съемки исторического байопика о советском физике Льве Ландау. В процессе проект «Дау» порождает самую большую в Европе декорацию – макет секретного советского института размером со стадион, внутри которого в течение нескольких лет поддерживается мода, лексика и атмосфера позднесталинского СССР, а интерьеры воспроизводят быт того времени в мельчайших деталях. Люди здесь не играют роли, а проживают их по-настоящему. Социальный эксперимент, вобравший огромные ресурсы, быстро становится чем-то вроде парка развлечений, куда на правах «массовки» приглашаются отдохнуть многие гениальные ученые и другие знаменитости. Никто не понимает, откуда берутся деньги, съемки принимают сюрреалистические масштабы, Хржановский выдает зарплаты советскими рублями, на территории института расцветает тоталитаризм.
На работу!
Газетчики писали о «Дау» главным образом в восторженных тонах. Но у всего этого великолепия, естественно, была и обратная сторона. Есть туризм, а есть эмиграция. Одно дело – приехать в статусе репортера или приглашенного научного светила и погостить в институте несколько дней или недель. И совсем другое дело, когда ты живешь там постоянно, гением не являешься и никакими привилегиями не пользуешься (не считая привилегии сопричастности уникальному предприятию). Ты постоянно в работе, совершенно не успеваешь спать, тебя гоняют все кому не лень, а за лишний выход в город могут отругать, оштрафовать и даже уволить.
Проект подобного масштаба не мог оказывать каждому участнику процесса равноценное уважение, как это случается на съемках обычных фильмов. В поисках ценных золотых крупинок механизм «Дау» прокачал сквозь себя сотни тысяч людей, и это, по-видимому, сказалось как на его креаторе, так и на команде. Ценность каждого отдельного человека постепенно утрачивалась перед лицом великого замысла; здесь, как на всесоюзной стройке, незаменимых не было, а уж простых тружеников и вовсе никто не считал. Рабсилу гребли ковшом отовсюду, откуда только можно – переводчиков для зарубежных операторов, администраторов для разруливания вопросов с украинскими властями, театральных режиссеров для постановки микроэпизодов и т.д. и т.п. А еще, конечно, рабочих, дворников, художников, поваров…
По рассказам тех, кто решился поведать о своем опыте, начиналось все с телефонного звонка с предложением работы. Опыта не требовали, просили приехать «прямо сейчас», всячески уговаривали не отказываться, со всеми вопросами предлагали разобраться на месте. «На месте» вдруг обнаруживалось, что это не кинопроект, у которого есть сроки, правила, понятия о рабочем дне, а нечто чудовищное, бесконечное, тотальное, проглатывающее человека с головой и возящее его по своим кишкам неопределенное количество времени. Ради «Дау» нужно было в некотором роде отказаться от себя, забыть о семьях, отпусках и путешествиях, к чему многие оказались не готовы. «Можно было сразу предупредить, что тут такое», – обижались они. Хотя логика администраторов, обеспечивавших непрерывный приток человеческого материала, вполне понятна: объяснять по телефону в красках, о чем идет речь, было слишком сложной задачей – проще было купить претенденту билет и показать все уже на месте. И если стороны остались не в восторге друг от друга, расстаться.
Обратный билет тоже оплачивали. Но всех проблем это, конечно, не решало. Люди, не имея понятия, на что подписываются (зная лишь, что это надолго), увольнялись с насиженных мест, ехали порой через всю страну и… погружались в ступор, попав на объект. Некоторые признавались: да, мне намекали, что на этом «Дау» все непросто, но такого я все равно не ждал. Как это – без выходных? Как это – бесплатно не кормят? Как это – 15-часовой рабочий день? Почему вдруг нельзя пользоваться Интернетом?
По-видимому, все эти вопросы Илью Хржановского и его помощников на каком-то этапе начали злить, поскольку слышали они их слишком часто. Многие свидетели отмечают, что их неудобные вопросы в лучшем случае повисали в воздухе, в худшем – наталкивались на гневную отповедь. Попытки новичков приравнять институт к обычной декорации клеймились как «циничные» и «обывательские». К реквизиту нельзя было относиться как к реквизиту. Институт, как Бойцовский клуб, охранял свои правила. «Я спросил у Хржановского, откуда он взял столько старых денег, и получил очень резкий выговор», – вспоминает фотограф Сергей Максимишин, которого впустили на охраняемую территорию не раньше, чем сшили для его камеры «советский» чехол.
Задавать каверзные вопросы значило попасть в немилость. А попавших в опалу увольняли без сожаления, по принципу: мой мир, мои правила, не нравится – отправляйся домой (исключения не делалось даже для иностранцев, что особенно шокировало их, непривычных к такому разбазариванию человеческого ресурса). Вникать, разбираться с чьими-то обидами Илье было некогда: он знал, что создал среду, из которой многим не хотелось уходить, и эти люди с готовностью вкалывали за идею, получая свою ежедневную порцию «советской» эйфории. Тех же, кто пытался апеллировать к современному Трудовому кодексу, удерживать было нерентабельно.
«Надевать современную одежду под страхом увольнения запрещалось, – рассказывает Андрей Майовер, работавший на проекте заместителем директора по вопросам администрации. – Я носил галифе, хромовые сапоги, пиджак, картуз какой-то. И в таком виде бегал по харьковским начальственным учреждениям, решал вопросы, раздавал взятки, доставая из широких карманов огромные пачки денег, — взяточники были всегда под большим впечатлением».
«Людям со слабой душевной организацией, без чувства юмора и самоиронии на этой площадке делать нечего, – писала сотрудница администрации, отработавшая один из съемочных блоков. – Без сна, в постоянном цейтноте, в бардаке и под давлением действительно тупеешь, сдуваешься, и все твои гаденькие качества вылезают наружу. Чем пафоснее и серьезнее относился человек к себе в начале, тем быстрее он поджимал хвост и шел получать “билет домой”».
Система сложилась жесткая, но позволяющая быстро выявить суть: большинство нелояльных исполнителей отсеивались в первые же пару дней. Зато из оставшихся можно было вить веревки – поручать им любую работу (пусть и вовсе не по их специальности), штрафовать, кричать на них. По выражению девушки, прошедшей горнило «Дау», работали там люди, «которым, в общем, было нечего терять». Таких и искали – авантюристов, готовых на эксперименты, двужильных, не гнушающихся никакой работы. Все прочие уезжали домой и потом изливали горечь в блогах.
«На “Дау” тяжело работать людям, которые привыкли к традиционному кинопроизводству, – объяснял ситуацию продюсер Артем Васильев. – Они считают, что есть какие-то киношные методы, которые им привычны, им кажется, что они знают, как можно, а как нельзя. Но “Дау” — это специальная территория».